Почти каждый час от последствий, связанных с расстройствами пищевого поведения (РПП), в мире умирает один человек. РПП занесено в МКБ-11 как отдельная категория заболеваний. При этом психологическая зависимость от еды – одна из самых сложных зависимостей, поскольку от пищи мы не можем отказаться навсегда – в отличие от алкоголя, например.
Мы пообщались с новгородкой, которая перенесла два наиболее опасных РПП – анорексию и булимию. Она рассказала, как меняется картина мира для человека с такими расстройствами, как их лечат в психиатрической больнице и какие последствия они оставляют.
Полненькая девочка. «Такие не живут»
О том, что я толстая, я узнала в 10 лет, когда врач в поликлинике сказала моей маме: «А девочка-то у вас полненькая». «Ну да, немножко», — сказала мама. Я запомнила. Стала внимательнее смотреть на себя, на других девочек. И увидела: всё так и есть. Потом это увидели и остальные.
До самого окончания школы я не делала с этим ничего. Просто приняла для себя, что да, я такая, увы. А потом случился тот самый «щелчок в голове», который всё запустил.
Мне было 17 лет. До этого я пробовала меньше есть, чтобы похудеть, но ни разу не продержалась дольше трёх дней. Прекращала, потому что мне становилось плохо: падало давление и просто не оставалось сил. Если доводить до абсурда – боялась, что умру, если продолжу. Но в какой-то момент жизнь стала совсем невыносимой – настолько, что я больше не хотела за неё держаться. Были сложные отношения с родителями, неблагополучная семья, постоянная нехватка денег, самых элементарных вещей, иногда и еды.
Со мной самой тоже было что-то не так. Все вокруг были нормальными, хорошо выглядели, легко завязывали отношения… Все, очевидно, понимали, как устроена жизнь и как себя нужно вести. А я была единственной, кому инструкцию к жизни не выдали. Как пела группа «Тату», «такие не живут, их топят, как котят».
Я подумала: ну вот перестану есть, ну умру. Ну и что? Всё равно это лучше, чем сейчас.
Вскоре мне, как обычно, стало плохо. Ещё два дня я лежала и восстанавливала силы. А потом начала всё сначала. Так я зашла в анорексию.
Справка: Нервная анорексия – расстройство, характеризующееся страхом набрать вес и искажённым восприятием собственного тела. Люди с анорексией строго ограничивают калорийность и количество потребляемой пищи.
Как правило, диагноз «бросается в глаза»: болезненная худоба, выпирающие кости, бледная кожа. Это самое опасное из РПП: именно из-за анорексии умирает больше всего людей. Болезнь быстро развивается и действует на весь организм в совокупности.
Чаще всего анорексией страдают молодые девушки.
Анорексия. «Чувствовала себя сверхчеловеком»
Ела я четыре раза в день, строго по часам. «Запретных» продуктов почти не было, но порции были очень маленькими, самая большая – обеденная – могла уместиться на чайном блюдечке. Детальный подсчёт калорий я не вела, по приблизительным – выходило меньше тысячи в день. (Прим.: норма для девушек 19-25 лет – от 1900 до 2500 ккал в сутки).
Через пару недель стала свободнее сидеть одежда. Потом закончились дырочки на ремне, пришлось делать новые, потом я стала носить вещи на размер меньше, на два размера… Это было удивительно. У меня ведь никогда ничего не получалось. Я себя ненавидела за то, что я слабая, жалкая, что не могу ничего изменить. А теперь… я была сильной. Сказать честно? Такой крутой и классной я себя не чувствовала никогда. Эта было совершенно новое самоощущение, кайф, от которого сносило крышу.
Если кто-то говорил, что я слишком похудела и это опасно, это вызывало во мне агрессию: у меня же всё прекрасно, а они просто завидуют. Людей с лишним весом, которые не могли или не хотели похудеть, я презирала – я же смогла, почему они не могут, какие у них оправдания? Я не то что была высокомерной – я себя чувствовала сверхчеловеком. Сейчас смешно вспоминать, а тогда… тогда я просто не справилась с этим. Первый успех заставлял верить, что я всё могу. Но это было не так.
В итоге я сломалась. К тому времени я поступила в институт, оказалась в новой обстановке, среди новых людей и задач. Сил на голодовку не осталось. Хотелось есть постоянно, иногда я садилась перед часами и считала минуты до приёма пищи. Вся еда, абсолютно вся, стала божественно вкусной, даже кусок чёрного хлеба воспринимался как деликатес.
Организм стал бунтовать, начались срывы. Это было огромное разочарование в себе: выходило, что я не сверхчеловек, не справилась, не выдержала. Самооценка опять упала, а вес вырос.
Похудеть снова у меня получилось через четыре года – когда я снова оказалась в тупике.
Булимия. «Что с тобой? Тебя нет»
Всё сошлось как-то особенно неудачно. Разладилась дружба с друзьями. Всё чаще стали ссоры с родителями. Непонятно было, чем заниматься после окончания вуза. В свою способность работать по специальности я не верила после пары неудачных попыток. Окончательно стало ясно, что «этот мир заточен под кого-то другого» и найти в нём своё место мне не светит.
Именно тогда рядом со мной появилась Ника. Мы проучились в одной группе несколько лет, но вряд ли за это время успели перекинуться и десятком фраз, а теперь почему-то сошлись. Может, потому, что она тоже была ненормальной и понимала ненормальные вещи, которые я говорила и делала.
Я вернулась к пищевым ограничениям: однажды ведь это мне помогло. Только мотивация теперь была другая: не самосовершенствование, а саморазрушение. Я решила: у меня всё равно не получится встроиться в эту жизнь, так хотя бы побуду какое-то время худой и прекрасной, а потом пускай всё закончится.
Я ела два раза в день – после учёбы и перед сном. Рутина забирала много сил, опять начались срывы – тело паниковало и требовало еды. В такие моменты сознание сужалось, невозможно было думать о чём-то другом, учиться, читать, спать… Советы отвлечься – не работали. Я бежала в магазин, сгребала всё, на что хватало денег (под конец месяца их обычно хватало уже только на хлеб), потом запиралась в комнате и съедала всё за считанные минуты.
Есть надо было быстро ещё и для того, чтобы желудок не успел переварить пищу и я смогла всё исправить. Потому что на этот раз анорексия перетекла в булимию.
Справка: Булимия – неконтролируемые приступы переедания, за которыми следует компенсаторное поведение. После еды пациенты вызывают у себя рвоту, очищают кишечник с помощью клизм или слабительных, занимаются интенсивными физическими упражнениями. Опасность расстройства – в его осложнениях, от которых страдают зубы, пищеварительная, эндокринная, нервная, сердечно-сосудистая системы.
После приступов я чувствовала облегчение и засыпала с мыслями, что сделала всё правильно. Чувствовала себя лёгкой, пустой и свободной. Появилась зависимость от этих приступов, потому что иначе расслабиться не получалось. После еды накрывало чувство вины: почему я такая тряпка, что не могу просто от неё отказаться? Сколько проблем бы это решило…
Результаты даже превзошли первый раз. Такой худой я не была никогда. Одни знакомые смотрели на меня с восхищением, другие – со страхом. Первые спрашивали, на какой диете я сижу, вторые – чем я болею. Девчонка из параллельной группы, с которой мы почти не общались, однажды подошла ко мне и сказала: «Что с тобой? Тебя нет». Я к тому времени всё ещё считала себя толстой.
Начались проблемы со здоровьем. Упал гемоглобин, появилась железодефицитная анемия. От неё были слабость, апатия, постоянное желание спать, не хватало воздуха при ходьбе, а кожа стала какой-то голубоватой. Из-за булимии болели желудок и горло. Ещё я стала острее ощущать холод. Была зима, и я нигде не могла согреться – знобило даже в тёплых помещениях, а необходимость выйти на улицу приводила в отчаяние. Не покидали мысли, что этот холод меня доконает, я упаду в какой-нибудь сугроб и там умру; что, если я сейчас заболею даже простой простудой – мне не выкарабкаться, потому что ресурсов на это уже нет.
Ника. Инструкция к жизни
К марту я перестала ходить в институт – не было ни желания, ни сил. Лежала, завернувшись в два одеяла, и смотрела в окно.
Единственной, кто мог заставить меня встать и что-то делать, была Ника. Она звонила и говорила о каких-то посторонних смешных вещах, о том, что было на учёбе, о планах на лето, о снах, которые сегодня видела. Она приходила и делала чай, приносила на диске какой-нибудь «Бойцовский клуб» или «Матрицу», а ещё еду, которую мне было «можно». Она вытаскивала меня в парикмахерские, на вечеринки и в гости. И именно это меня спасло.
Ника не пыталась убедить меня, что я сумасшедшая, больная, что мне надо просто перестать над собой издеваться и начать есть как все. Она просто была рядом, и я всегда знала, что она не осуждает и понимает меня – даже когда я схожу с ума.
Она сделала для меня очень важную вещь – показала, что жизнь не всегда враждебная и опасная, что в ней есть много интересного, и что многое – гораздо проще, чем мне казалось. Инструкции к жизни всё ещё не было, но оказалось, что можно смотреть и учиться, что пробовать и ошибаться – не страшно, если ты не одна. Без Ники я бы не научилась ничему. И не решила бы обратиться за помощью.
Психбольница
Направление к психиатру пришлось получать через терапевта. Помню, что при этом разговоре чувствовала себя очень глупо: «здравствуйте, я уже полгода запрещаю себе есть, что мне делать?». Врач странно на меня смотрела, а потом спросила: «Ну ты же понимаешь, что это психиатрия?». Я понимала. Но сразу попросить направление в психушку было почему-то неловко.
В первую неделю в больнице мне ставили капельницы – три раза в день по 500 мл. Что именно капали, не знаю – говорили, «витамины». От витаминов всё время клонило в сон, а давление было не выше 90/50. Мутило от слабости, в глазах темнело, стоило только принять вертикальное положение. Чтобы дойти от палаты до столовой или туалета, нужно было делать две-три остановки – присесть и опустить голову, чтобы к ней прилила кровь. Приезжала Ника, и я видела в её глазах растерянность и страх: я была заторможенной, плохо соображала и спала на ходу.
Потом капельницы отменили и назначили таблетки – антидепрессанты и нейролептики. От каких-то из них у меня в случайные моменты начинала клацать челюсть. От других я словила экстрапирамидную побочку – сами собой стали поворачиваться вправо глаза, потом голова, потом выгибаться спина, потом мне наконец дали циклодол и сибазон и меня вырубило.
От антидепрессантов вначале была эйфория, потом пропала. Как я потом пыталась с них слезть – вообще отдельный ад. Я прекращала приём – начиналась депрессия. Мир становился чёрным, в голову лезли совсем уже нехорошие мысли. Ещё я не могла спать, совсем. Отказаться от этого препарата мне удалось с третьей попытки.
За что я благодарна больнице – это за терапию. Она разделялась на индивидуальную и групповую. Иногда мы просто собирались всем отделением и разговаривали на разные темы, иногда рисовали – это называлось «арт-терапия», а смысл был в том, чтобы выразить свои переживания и травмы в творчестве (или просто отвлечься). Занимались и телесно-ориентированной терапией – проработкой проблем и неврозов через телесный контакт. Мне казалось странным, насколько это было похоже на игры, которыми учителя и старшеклассники занимали нас в школе, когда я была маленькой – например, «ручеёк» или «каравай».
Но самой важной для меня стала именно индивидуальная терапия. Описать её правда сложно: мне казалось, что мы с терапевтом просто сидим и разговариваем. Но я чувствовала, что после этих разговоров что-то меняется, что я начинаю иначе смотреть на мир, на мотивы других людей, на отношения с ними… Могу вспомнить две фразы, которые сказала мне мой терапевт в разное время, и которые стали для меня настоящим открытием:
«Если люди проявляют к тебе агрессию или холодность – это ещё не значит, что они твои враги. Это не значит даже, что они тебя больше не любят. Это значит только, что они тоже имеют право уставать и срываться»;
«Мы все боимся, и это нормально. Ты можешь просто умирать от страха, но не переставай двигаться вперёд. Разреши себе бояться – и продолжай идти. Делай хотя бы маленькие шажки, но не оставайся на месте. И помни, что страх пройдёт».
У меня было три месяца индивидуальной терапии – по два сеанса в неделю. Это очень короткий срок, на самом деле. Но даже за это время мы смогли многое прояснить и расставить по местам. Точно могу сказать, что нормально социализироваться я смогла только после терапии.
К сожалению, к терапии я больше не возвращалась. К счастью, я больше не возвращалась и в психбольницу. Всего я провела там почти год.
О последствиях
От булимии остались серьёзные проблемы с желудком, потребовалось долгое лечение. Многие продукты мне из-за этого больше нельзя. Ещё нельзя лежать и наклоняться после еды, а засыпать приходится полусидя (врачи рекомендуют кровать с приподнятым изголовьем, но я обхожусь двумя подушками).
Анемию до конца вылечить не удалось – то проходит, то возвращается. Но от неё спасают препараты железа и хорошее питание.
Насчёт отношения к еде – наверно, я приблизилась к норме настолько, насколько вообще могла. Но вернуться к тому состоянию, когда я не думала о еде, а просто ела, уже, конечно, не получится. Это всегда будет моим «пунктиком».
Точка опоры
Почему это случилось со мной? Я смотрю на свои детские фотки и вижу, что не была по-настоящему толстой – просто «полненькой». Может, это прошло бы со временем, если бы я не стала себя накручивать, а окружение было более дружелюбным.
Но ведь всё сложнее, намного. На поверхности – желание быть красивой. Чуть глубже – кайф от ощущения своей крутизны. А в основе – просто желание найти точку опоры.
Как объяснить… Жизнь непредсказуемая, люди непонятные, в мире так много бессмысленной жестокости, так много того, к чему невозможно быть готовым. Жизнь – сложная, а инструкции у тебя нет. Это пугает. Чувствуешь, что от тебя ничего не зависит, что ты не справляешься. И я сконцентрировалась на том, что могла контролировать – на еде и весе. Это давало иллюзию, что я контролирую всю свою жизнь, а сама жизнь стала понятной и правильной.
Я до сих пор думаю, что, если бы у меня не случилась анорексия в 17 лет, моя жизнь тогда бы и закончилась. Да, это болезнь и это страшно. Но я была настолько загнана в угол, что вытащить меня оттуда смогло только психическое расстройство. Если бы не уверенность в себе, не то ощущение силы, которые оно давало – я бы не отважилась ни на что. Не поступила бы в вуз, например. И жизнь бы не началась.
Это был выбор между двух зол. Я выбрала то, которое давало мне шанс.
Какой ценой за этот шанс пришлось заплатить – уже другой вопрос.
Комментарий специалиста нам предоставил клинический психолог, магистрант НовГУ Егор Широченков:
От РПП не защищён никто. Например,в подростковом возрасте они возникают из-за непринятия себя и своего тела – подросток начинает меняться, может немного набрать вес, при этом не понимает, что с ним происходит. Оказывают влияние и стандарты красоты, которые применяются к женщинам – по типу модельных 90-60-90.
Чаще анорексия и булимия случаются с девушками, у которых были гиперопекающие, всё контролирующие или эмоционально холодные родители. В дальнейшем это приводит к установке «я должна быть идеальной». У пациенток с булимией, например, часто бывает много злости и гнева на родителей. Иногда вызов рвоты у них сравнивают именно с выплеском агрессии.
Кроме того, одна из функций еды в контексте человеческих потребностей – это обретение контроля. Человек хочет убежать от проблем и травмирующих событий с помощью еды – ведь здесь он всегда может сам контролировать процесс: что съесть, сколько и когда. По крайней мере, после того, как уехал от мамы с бабушкой.
Если от анорексии умирают часто, то от булимии – достаточно редко, и то больше от сопутствующих заболеваний. Тем не менее, оба расстройства требуют комплексного лечения: не только медикаментами, но и психотерапией. На терапии прорабатываются глубинные установки: «я не такой», «я должен быть другим». Проводится работа с чувством вины, беспомощности, отвергнутости, неадекватной самооценкой, отрицанием и непониманием своих чувств и потребностей, искажением личных границ.
Техник самопомощи при РПП практически нет. При сильном стрессе работают медитации и дыхательные упражнения. Может помочь знакомство с техникой ABCDE. Можно почитать книги по когнитивно-поведенческой психотерапии, но скорее всего, не удастся до конца понять всех деталей. Ещё вариант – завести дневник и отслеживать, когда и из-за чего человек начинает переедать. Однако успех всё это принесёт только при работе с психотерапевтом.
Автор: Дарья Перевай.