Одноклассник, сын заместителя начальника УВД, рассказывал нам, наверное, разглашая разглашённую информацию для служебного пользования:
– Никаких роботов, никаких фотоэлементов. Исполнитель стреляет в затылок. Входят прокурор, врач. Врач делает заключение о смерти…
Да, среди многих вещей, которые нас в детстве интересовали, была и такая далёкая вроде бы от нас, как смертная казнь. Притягивала, как страшные истории в пионерлагерях.
В XIX веке поэт Василий Жуковский призывал придать смертной казни «образ величественный, глубоко трогающий и ужасающий душу».
В XX веке информация о процедуре являлась закрытой, но в советских детективных фильмах тема неотвратимой казни была постоянной и поднимали её по-своему откровенно. В советских детективах, где, в противоположность западным, преступникам наглядно противостоит не интеллектуал-одиночка, а вся мощь государства.
В каком-то шпионском фильме пятидесятых (думал, что «Тень у пирса», но нет), контрразведчик бросал неудачно пытавшемуся отравиться шпиону:
– Куда вы торопитесь…
Этакий чёрный юмор.
В шестидесятые, во время психологизма, в картине «Человек, который сомневается» (1963) камера брала лицо уголовника в камере, которому следователь поставил дилемму: сдавать сообщника или отвечать за убийство одному. Он сомневается, потом бежит к двери и стучит, истошно крича: «Следователя!».
Фразы вроде «судили, дали вышку» звучат в советском кино часто. В «Обвиняются в убийстве» (1969) свидетельница бросает компании молодых дебоширов, попавших на скамью подсудимых за расправу в пьяной драке: «Мне всё равно – всех вас расстреляют или нет». Мать одного из них упорно ходит за судьёй, умоляет. Приговор остался за кадром.
В «Грачах» (1982) расстрельный приговор налётчику оглашают в суде, герою Леонида Филатова сразу защёлкивают наручники. Он внешне спокоен, но в предыдущей сцене корчился от отчаяния в камере. В «Сумке инкассатора» изобличённый налётчик курит, читая свидетельские показания:
– Всё правильно. Всё правильно! Значит, по-вашему, расстрел?
Бурков ему:
– А вы что, Борисов, рассчитывали на что-то другое?
В «Следствием установлено» (1981) преступник на допросе пытался зарезать следователя спрятанным в подошве лезвием, а скрученный хрипел:
– Ненавижу…
А Вия Артмане ему:
– Вы нас ненавидите, а мне вас жаль, потому что у таких как вы – нет будущего.
Вроде бы и сказано в общем, но не ждали же в 1981 году скорого исчезновения преступности как таковой. И звучала фраза вполне буквально. Камера сосредотачивалась на лице подследственного.
В «Свидетельстве о бедности» (1977) персонаж Бориса Хмельницкого вдруг начинал говорить собутыльнику:
– Ты знаешь, как расстреливают? Говорят, подрасстрельных сажают в «одиночку». В камере включается красный свет и через каждые пятнадцать минут – гонг… – Басни всё это, Геночка…
Да, здесь советское киноискусство выполняло педагогическую миссию: показать, что заслуженное возмездие неотвратимо, в том числе, самое страшное.
В «Версии полковника Зорина» (1978) тема решена тоньше: кинокамера под нарастающий гул плывёт по тюремному коридору в камеру, где растерянный преступник остаётся стоять у окна. Закрывает глаза. Камера поднимается вверх, упирается в «реснички» на окне. Конец фильма.